От отчуждения природы к ее разрушению

Как не удивляться жестокости, постоянству и неведению, с которыми человек разрушает самое опору своей жизни?

Формула «laissez-faire», то есть соединение частной наживы и общественного равнодушия, ведет не только к присвоению естественного пространства, но и к его расточению — очевидной деградации пейзажей, уничто-?; жению флоры и фауны, отравлению воды, деградации атмосферы от загрязнений и шумов.

Разрушение природы будет продолжаться до тех пор, пока оно будет оставаться источником неиссякаемых и часто огромных индивидуальных прибылей.

Растущее загромождение наземного пространства очень быстро увеличивает его стоимость. Из всех способов использования земли самым выгодным оказывается ее застройка. В самом деле, выгода от других способов пользования, в частности сельского и лесного хозяйства, выросла в гораздо меньшей степени, так как нужда в сельском пространстве значительно уменьшилась за столетие благодаря заметному повышению урожайности и массовому импорту леса и продуктов питания. Обращение к внешнему сельскохозяйственному пространству сильно сдерживало рост стоимости сельской местности в промышленной Европе.

В условиях бесконтрольности из этого следует, что собственники лесов, полей и садов сразу же застраивают их, как только представляется случай. Но вот уже в течение тридцати лет регламентация градостроительства дает властям возможность определять характер использования земель, запрещать строительство на некоторых землях и устанавливать на других плотность застройки.

Отсюда — два главных вывода:

  • с одной стороны, предоставляя или отказывая в праве на застройку и устанавливая ее масштабы, власти в весьма значительной степени определяют цену одних участков по сравнению с другими в данном районе, навязывая волевым порядком неравенство в их стоимости;
  • с другой стороны, запрещая застройку некоторых участков или ограничивая объем и характер застройки, власти снижают уровень предложения земель для застройки, чего не происходит, когда ничто не сдерживает того или иного использования земель.

Следовательно, такая регламентация, создающая двойственность цен в зависимости от того, может или не может участок быть застроен, вызывает увеличение цены пространства под застройку, чего не происходит в такой же мере при бесконтрольном пользовании.

Поскольку сохранение природы не имеет стоимости для общества, построенного на материальном расчете, собственник естественного пространства не получает для себя никакой выгоды, и его достояние имеет лишь цену возможного сельскохозяйственного или лесохозяй-ственного использования. Так образуется существенное расхождение — которое непрерывно усугубляется по мере заполнения пространства — между стоимостью земли под застройку и стоимостью земли, подлежащей сохранению в естественном состоянии. Именно так случается при режиме нерегулируемого урбанизма, когда регламентируется использование земель, но цены остаются свободными, что позволяет пользователям этой регламентации получать большие барыши, не деля их с теми собственниками, которые уже выступают как потерпевшая сторона. Эти последние не пользуются даже той добавочной стоимостью, которая входит в цену участка под застройку и возникает как результат запрещения застройки участков.

Это и выражено в графиках эволюции цен на землю во все более заполняемом пространстве.

Этими существенными расхождениями в стоимости земельных владений в зависимости от того, сохраняется ли в них природа или она частично или полностью разрушается объясняются те трудности, с которыми сталкивается администрация, когда она пытается включить в планы градостроительства меры по защите естественного пространства. Но даже если эти меры иногда и принимаются, их всегда можно обойти с помощью «отступлений от правил», на которые идут власти и которые меняют назначение некоторых земель и повышают их коммерческую стоимость, обеспечивая их собственникам несправедливое и огромное обогащение.

В самом деле, повсюду, где спрос на участки очень велик — в крупных агломерациях и туристских районах, зеленое пространство, запрещенное для застройки, i не стоит почти ничего, а цены за участки под застройку весьма высоки. В Парижском районе ферма в два десятка гектаров может стоить либо 30 млн., либо 600 млн. старых франков в зависимости от того, запрещена или разрешена там застройка.

В Аквитании лес в 100 га на песчаной равнине вокруг озера стоит 100 млн. старых франков — стоимость соответствующего объема сосновой древесины, — если он должен быть сохранен в первозданном виде, и 3 млрд. старых франков, если он может пойти под застройку.

Купить по низкой цене участок, застройка которого запрещена в плане градостроительства, затем добиться от властей в порядке «исключения» права на застройку и перепродать участок по очень высокой цене — такова практика множества строителей. Исключение из правила — вот «королевская дорога» для спекуляций недвижимостью.

1 В зависимости от плотности заполнения пространства и в ряде случаев от условий и характера вырубки леса. 

Эволюция цен на землю во все более заполняемом пространстве

Рисунок. 2 Эволюция цен на землю во все более заполняемом пространстве

Из этих исключений складываются целые состояния. Отсюда — сильнейший нажим на власти, чтобы вырвать эти исключения. В конце концов исчезают наши зеленые пространства и уголки природы. Нет больше градостроительства, есть только «волна денег». Землевладельческая мощь стала государством в государстве

То же самое происходит и в подземном строительстве. Чтобы сохранить большие деревья в садах, под которыми сооружаются стоянки автомашин, надо сберечь слой чернозема по крайней мере в 2,5 м; но многим предпринимателям выгоднее пристроить добавочный этаж для стоянки и сохранить тонкий слой почвы, на которой может расти лишь кустарник. Так исчезает множество красивых деревьев в больших городах.

При таком нажиме прибыли надо ли удивляться беспомощности градостроительства (как науки и искусства) и опустошению природы?

На наших глазах с ошеломляющей быстротой искажается лицо Франции. Лазурный берег и бретонское побережье, холмы Прованса, долины Альп и Иль-де-Франс заполняются сооружениями, которые не гармонируют с пейзажем, заслоняют горизонт и разрушают старое соответствие между природой и жильем. Знаменитое местечко Эрменонвиль, где любили мечтать Руссо и Нерваль, превращено в луна-парк[1].

Нет больше морских заливов, море заключено в бетонные кольца. Скопища разношерстных и пестрых кубов, разбросанных по всей сельской Франции, нарушают чистоту линий и красок. Башни казарменного вида портят лесной горизонт. Прибрежное шоссе, веревочка к будущим прибыльным застройкам, искажает берега, вводит между морем и сушей нескончаемый и опасный поток автомашин.

Те, кто через несколько лет захочет полюбоваться красивейшими пейзажами Франции, должны будут ограничиться разглядыванием старых фотографий.

Такой грабеж природы приобретает международный характер. У Женевского озера возвышаются огромные здания, как и на большинстве итальянских побережий, и даже Неаполитанский залив и полуостров Сорренто исчезают за сплошным барьером корпусов. Итальянскому естественному парку Чирчео угрожает спекуляция недвижимостью со стороны частных собственников, «вкрапленных» в этот парк. В Англии из 3000 миль побережья только 900 миль были признаны в 1963 г. заслуживающими защиты, так как они представляют ценность естественных укрытий.

Во Франции во всех самых «чувствительных» и, следовательно, беззащитных районах урбанизм являет собой лишь кладбище добрых намерений. Исключения из правил и самовольные застройки непрерывно подрывают те немногие защитительные меры, которые предусмотрены в планах градостроительства Важнейшие зеленые зоны — это «шагреневая кожа». Безнаказанность застройщиков-нарушителей, которых редко преследуют, еще реже осуждают — а если это и делают, то меры наказания ничтожны, — и несостоятельность национальной политики охраны природы — все это обезображивает красивейшие пейзажи страны.

Межминистерская комиссия по благоустройству района Лангедок — Руссийон констатировала в 1967 г.: «Трудно заставить соблюдать меры, записанные в планах. Здания поднимаются там, где было предусмотрено сохранить природу, или же по обочинам дорог, которые также охраняются. Кемпинги устраиваются там, где это не положено. Бараки портят пляжи... Выполнение планов градостроительства фактически не обеспечивается ни органами государственного управления, ни муниципалитетами. Государственные учреждения не располагают мобильными представителями, которые могли бы следить за выполнением решений, а муниципалитеты, за небольшим исключением, не желают и не могут призвать жителей к порядку»

Дух прибыли несовместим с политикой защиты природы.

Он привел к деградации природы, расхищению богатств растительного и животного мира. Повсюду, где спекулируют недвижимостью, частные леса и сады исчезают ради выгодной застройки. За столетие в Парижском районе было вырублено 15 000 гектаров леса, что в полтора раза больше площади Парижа. Власти не могут заставить соблюдать введенные ими правила защиты, сами по себе тоже недостаточные, и признают свою неудачу. Так, констатируя, что существует целый «юридический арсенал» для защиты деревьев Парижа, доклад о зеленых пространствах, составленный Генеральной делегацией округа, заключает: «В действительности практика показывает, что деревья исчезают. Допускаются исключения из правил, а полуофициальный сбор по 250 франков за квадратный метр площади, где вырубаются деревья, не обескураживает строителей. Кроме того, есть множество способов погубить деревья, не вырубая их»[2].

Свободное предпринимательство, основанное только на материальном расчете, убивает лес во все времена и во всех странах, потому что оно старается извлечь из этого максимальную прибыль путем сверхэксплуатации или продажи леса под застройку, не принимая в расчет его экологическое, биологическое и художественное значение. Лес энергично защищался Кольбером, который указом от 1669 г. предоставил Управлению вод и лесов широкий контроль за эксплуатацией и продажей частных лесных угодий. Лес серьезно пострадал в царствование Людовика XVI в результате мер, принятых под нажимом «физиократов», враждебных королевской власти и государственной собственности. Множество королевских лесов было продано в те времена; начиная с 1764 г. были разрешены вырубки в значительных объемах на частных землях; полмиллиона гектаров леса исчезло в период с 1766 по 1780 г., а в Бретани, в частности, леса сменились ландами.

Затем революция, предоставив собственникам лесов полную свободу действий законом от 4 сентября 1791 г. вызвала такое массовое разрушение лесов, что оно послужило причиной наводнений и катастрофической эрозии почв. «Все ураганы и все метеоры за целое столетие, — сожалел и негодовал в 1817 г. агроном Ружье де ля Бержери, — причинили меньше зла лесам, чем этот ужасный закон».

Этот экономический либерализм, кстати сказать, нанес жестокий удар политическому режиму. Большие наводнения, особенно наводнение 1843 г., способствовали волнениям, которые положили конец царствованию Луи- Филиппа. Напротив, при Наполеоне III активное вмешательство государства способствовало лесонасаждениям в Ландах, Солони, Шампани и горных местностях[3]. Нет лесов, если нет общественного порядка, и нет общественного порядка, если нет лесов.

Для животного мира формула «laissez-faire» породила «геноцид», который увеличивается трагическими темпами. С начала нашей эры до 1800 г. в среднем каждые пятьдесят лет исчезал один вид млекопитающих, между 1800 и 1900 гг. один вид исчезал каждые восемнадцать месяцев, начиная с XX века — ежегодно.

В Соединенных Штатах, где господство либерального капитализма в наименьшей степени ограничивалось и контролировалось в течение всего XIX и первой трети XX века, опустошение природы еще более впечатляюще. Из 170 млн. га лесов, которыми страна располагала в XVIII веке, осталось всего лишь 8 га. Чрезмерная и бесконтрольная охота истребила почти всех диких голубей и бизонов, которых в XIX веке насчитывалось соответственно 136 млн. и 75 млн. Целые виды стерты с лица Земли: белый журавль, олень вапити, желтоклювый дятел, каролинский попугайчик, луговой петух, лабрадорская утка, бермудский буревестник.

«История американской нации в XIX веке, — отмечал биолог Фэрфилд Осборн, — в той ее части, которая касается использования лесов, пастбищ, фауны, флоры и воды, является самым жестоким и разрушительным периодом во всей долгой истории цивилизации».

А президент Джонсон констатировал: «Красоты нашей страны в опасности. Вода, которую мы пьем, пища, которую мы едим, и даже воздух, которым мы дышим, находятся под угрозой заражения. В наших парках и на наших пляжах не хватает места для всех. Зеленые прерии и густые леса исчезают. Несколько лет тому назад нас обеспокоило выражение „гнусный американец". Постараемся же сегодня избежать того, чтобы появилось выражение „гнусная Америка"»

Даже общественные части естественного пространства — реки, моря, воздух — очень серьезно деградировали.

Всеобщее неведение и безразличие привели к тому, что воздух и вода считаются не общим и, следовательно, нужным для каждого благом, а «общественной свалкой», которую каждый может свободно и безнаказанно загрязнять.

Таким образом, воздух и вода фактически превратились в объект частной собственности загрязнителей. Погоня за прибылью вызвала все увеличивающуюся деградацию воды и воздуха. Вместо того чтобы заставит» промышленников оплачивать стоимость очистки отходов производства, им позволяется осквернять источники | жизни.

Моря, озера, реки стали вместилищами для нечистот, куда французы сваливают 6 млн. тонн отбросов ежегодно. Автомобильную промышленность интересует лишь скорость и внешний вид автомашин, а не снижение загрязнения воздуха. Не связанная никакой ответственностью за чистоту атмосферы, нефтяная промышленность продолжает поставлять горючее, насыщенное серой и отравляющее легкие. Не будучи обязательными, станции дегазации, установленные в некоторых портах, на три четверти пустуют. Во избежание убытков от непроизводительной работы в течение нескольких дней [4] танкеры очищают свои трюмы в океане, в пути, ежегодно сливая в него 5 млн. тонн мазута, который снижает производство кислорода океаном и неуклонно превращает этот громадный резервуар жизни в биологическую пустыню.

Технические усовершенствования, которые обошлись бы в 6 млн. франков в расчете на один реактивный самолет, позволили бы снизить шум на девять десятых, но, вместо того чтобы заставить авиакомпании пойти на такие расходы, им позволяется травмировать население, живущее вблизи аэропортов.

Поскольку ни один «лоббист» не защищает общественное здравоохранение, не вырабатывается и никакой общей политики, которая позволила бы заставить «пользователей» воздуха и воды принять регламентацию, технику и даже финансовую поддержку, направленные на сбережение этих источников жизни. Слабость ограничений индивидуальной свободы действий в целях уменьшения вреда и опасностей, которые заключают в себе эти действия, свидетельствует о потрясающем презрении к человеку.

Жабры рыб стали оберегаться на восемьдесят с лишним лет раньше, чем легкие французов. Под давлением мощных ассоциаций рыбаков в 1829 г. был принят закон, учреждающий санкции против «всякого, кто будет бросать в воду снадобья, от которых рыба глохнет или гибнет», а первый закон против загрязнения атмосферы был принят только в 1917 г.

Хотя шум изнуряет тело и дух и сокращает жизнь в результате нервного истощения, против этого бедствия были приняты очень слабые меры.

Частная собственность — плохой страж природы[5]. «Отчуждать» частникам естественное пространство, позволять немногим суверенно распоряжаться землей, водой и воздухом из соображений прибыли, удобства и рутины, не заботясь об общем благе, — значит обрекать природу на разрушение. Hp, расшатывая основы жизни, человек разрушает условия человеческого существования. «Отчуждая» природу, он в конце концов «отчуждает»

самого себя. Такое отчуждение порождает формы нищеты, о которых не ведали раньше, «оскудение» как следствие ухудшения жизненной среды, и, если нищета будет по-прежнему обостряться, она поднимет революционные бури грядущего. Человек не только обедняет себя, он себя еще и отравляет. Отравляя Землю, он отравляет себя. Разрушение природы ведет к саморазрушению человечества.


[1] Рядом с деревней Раматюэль, около Сен-Тропеза, появился миниатюрный «Хилтон», хотя деревня охраняется комиссией по достопримечательностям природы; сооружения у моря не должны превышать четырех этажей, но некий предприниматель, несмотря на отрицательное мнение Комиссии по достопримечательностям природы, получил разрешение построить в Сент-Максиме девятиэтажное здание и срубить двухвековые сосны.

[2] На Юго-Западе подпольные застройщики берегов озера Бискарос были наказаны не обязательством разобрать постройки, а штрафом в 100 франков.

[3] О разрушении фауны и уничтожении растительности см J Jean Dorst. Avant que Nature ne meure. Delachaux et Niestle, 1965,

[4] Один день простоя танкера обходится в 50 — 80 тысяч франков.

[5] Из 630 000 га провансальского леса 400 000 га составляют частные угодья. Ежегодный процент пожаров в них составляет 1,4% вместо 0,6% в государственном лесу, то есть вдвое выше.

Поделиться:
Добавить комментарий