Границе между царством мертвой и царством живой природы.
Здесь на первом месте надо поставить то изменение, которое произошло в наших представлениях о реальной границе между царством мертвой и царством живой Природы — само деление Природы на эти два царства.
Мы видим деление на два царства Природы уже в древности у Аристотеля, отделявшего живую Природу от мертвой. Однако этому делению мы не должны придавать большого значения, так как Аристотель не допускал резкой границы между живым и мертвым и признавал в широкой мере не только гетерогенез, но и абиогенез. Деление Природы на живые и мертвые тела при этих условиях имело совершенно иной характер, чем оно имеет для нас теперь. Влияние Аристотеля было господствующим вплоть до начала XVII столетия, т. е. как раз до того времени, когда начались исследования над характером зарождения организмов. С конца XVI и до начала XVII в. — под влиянием герменестической философии мистических представлений, связанных с исканиями алхимиков, — выдвинулось другое течение, делившее Природу на три царства — на три совершенно равнозначные группы тел. Позже из того же источника вошло в науку и развилось в ней в связи с теологическими и натурфилософскими представлениями деление Природы на большее количество независимых частей. К царствам минералов, растений, животных присоединялось царство человека, а затем и большее число царств — до восьми.
Сложность процесса научной работы чрезвычайно ярко сказывается в этом вопросе. Как раз ко времени, когда стало выясняться резкое различие между живым и мертвым, ко времени открытия принципа Реди, из области описательного естествознания уходило старинное, стоявшее с ним в полном согласии представление о делении Природы на два отдела — на Природу живую и мертвую, а стало распространяться резко противоречащее принципу Реди представление о трех равнозначных царствах Природы — царстве минералов, растительном и животном. Огромное большинство натуралистов определенно пошли по этому пути — по нему пошли те, которые оказали самое могущественное влияние на развитие естествознания в XVIII в. и в первой половине XIX в, - Линней (1701-1778) и Бюффон [5].
Под этим влиянием в XVIII в. оказались возможными такие великие сводки наших знаний, как Systerna Naturae Линнея (1739 — 1768), которые продолжались на разных языках до первой четверти XIX столетия [1], и резко противоположная ей по кругу идей «Histoire Naturelle...» Бюффона, начатая почти в одно время и точно так же еще державшаяся в своих переизданиях и переработках вплоть до первой трети XIX столетия [2]. Эти противоположные по пониманию Природы труды были проникнуты, однако, единством мысли, представлением единой Природы, единства трех ее царств. Natura поп facit saltus и охват всей Природы, казалось, давали им право сравнивать как равнозначные понятия виды животных, растений, минералов, изучать одинаковым образом их историю и их морфологические проявления. Уже к середине XIX в. это стало невозможным и труды этого рода, например, такие компендиумы 36, как полезная книга И. Лейниса (1802 — 1873) и его продолжателей, к середине XIX в. получили значение лишь справочных, словарных книг, не связанных общей идеей единства живого и мертвого царств, так проникающей работу и Линнея и Бюффона.
Идея существования трех царств Природы оставлена была натуралистами медленно и постепенно, лишь после того, как факты указали на полное несоответствие этого представления с действительностью.
От представления о трех царствах Природы вернулись к старинному представлению Аристотеля и перипатетиков о делении Природы на живую и лишенную жизни.
Необходимость такого деления сделалась ясной в первой половине XIX в., когда развитие минералогии и кристаллографии ясно и неопровержимо установило резкое отличие царства минералов от двух других царств, с которыми его соединяли. В то же самое время проникновение принципа Реди в сознание натуралистов создавало почву, благоприятную для возобновления старинного дуалистического взгляда на окружающую Природу.
Вначале он был связан, так же как и учение о трех царствах, с мистическими и философскими учениями алхимиков. В их среде давно создавалось представление об особом начале, свойственном живому, отличающем его от мертвого. В конце XVII — начале XVIII в. это течение получило яркое выражение у Г. Э. Шталя (1660 — 1734), сведшего его к первой научной виталистической, даже анимистической теории жизни. Но теория Шталя важна не этой стороной, она интересна как попытка научного разграничения живого и мертвого: определение эмпирических признаков жизни, сделанное Шталем, является очень полным и едва ли что существенное было дополнено к нему работой позднейших поколений.
Учение Шталя проникало в научную среду медленно и совсем почти не охватывало наблюдателей-натуралистов, занимавшихся описательным естествознанием, т. е. как раз изучением царств Природы. Здесь реакция против трех царств Природы и сознание резкой разницы между живой и неживой Природой явилось результатом точного наблюдения и выросло совершенно независимо от идей Шталя. Одним из первых высказавших эти идеи был, по-видимому, один из величайших натуралистов, П. С. Паллас (1741 — 1811). В одной из первых своих работ в 1766 г. он ясно и точно указывает, что вместо деления на три царства «правильнее тела, которые выявляет нам наш земной шар, различать как косные (brnta) — инертные и органические — живые; первые как будто образуют территорию Природы, вторые — ее население». Паллас, несомненно, придерживался этого взгляда неуклонно всю жизнь, это ясно видно хотя бы из его отрицательного отношения к гетерогенезу, но среди кипучей работы не возвращался вновь к обоснованию своего мнения. И хотя его работа Elenehns zoo- phytorum, где он этот взгляд обосновал, и не была забыта, но она не оказала того влияния, какого можно было ждать. Но едва ли можно сомневаться в том, что идеи Далласа, проявлявшиеся во всей его огромной, кипучей деятельности, оказывали неизменно свое влияние на современную научную мысль. Значение Далласа в нашей научной мысли до сих пор нами еще не осознано, и мы обязаны его мысли гораздо больше, чем мы это думаем. Обычно и идея разделения Лрироды на живую и неживую приписывается ей ему, а другим его современникам. В 1786 г. ее высказал, совершенно независимо от Далласа, талантливый молодой французский ученый Ф. Вик д'Азир (1748 — 1794) в предисловии к своему трактату анатомии, выросшему из публичных лекций.
Идеи Вин д'Азира, занимавшего в это время очень видное положение во французском обществе, обратили на себя внимание и оказали большое влияние. К тому же эти идеи носились в воздухе. Независимо от Вик д'Азира то же самое было высказано A. Л. Жюссье (1748 — 1836) в его знаменитом, оказавшем огромное влияние на развитие ботаники, введении в изложение его системы растений. Работа эта подготовлялась несколько лет, и, несомненно, эти идеи Жюссье проповедовал долгие годы, может быть на десятки лет раньше. После Вик д'Азира и Жюссье это деление Природы сделалось обычным, а вместе с тем невольно стала перед наукой задача о причине такого коренного различия тел Природы. Значение этой задачи еще увеличивалось тем, что к ней подошли — помимо каких бы то ни было теоретических построений — долгим путем эмпирических наблюдений, под влиянием всего комплекса научно установленных фактов.
В тесной связи с таким делением Природы на два царства стоит исчезновение границы между царством растительным и животным. Граница между живым и неживым становилась более яркой в сознании натуралистов, и грань между животным и растением стиралась. Необходимость исчезновения этой грани уже очень ясно указана у Далласа в его работе 1766 г., о которой говорилось раньше. Несомненно, та же самая мысль проникает и натуралистов XVII в., например Гарвея или Реди, когда они одновременно изучают яйцо, спору, зерно организма. Ее охватывает и обобщающий гений Шталя.
Эта идея о тождественности всего живого — единстве жизни — получает свое выражение в это время, в конце XVIII в., и в объединении наук, занимающихся животным и растительным миром. Ламарк вводит для них название биология — наука о жизни — и ставит ей задачу — изучение общих явлений и общих законов жизни, в каких бы морфологических формах она ни проявлялась. Любопытно, что и эта, логически ясная идея не сразу вошла в сознание натуралистов, потребовались десятилетия.
В общее сознание биология и биологические явления, как резко отличные от явлений мертвой природы, вошли в жизнь во второй половине XIX столетия, когда философские концепции позитивизма, в 1820 — 1840-х годах безуспешно проповедуемые Контом, решили в сознание натуралистов под влиянием огромных успехов естествознания. К концу XIX в. биология как особая независимая от других область изучения Природы окончательно вошла в общее сознание.
Признание общности явлений жизни в растительных и животных организмах получило подтверждение и яркое выражение в том учении, которое выросло в XIX в. и привело к представлению о клетке. Вместе с тем это учение — проникновение в строение организма — заставило еще глубже поставить вопрос о характере самопроизвольного зарождения. Зародившись в первой половине XIX в,, учение об общей морфологической и химической основе жизни, учение о протоплазме и клетке получило свое настоящее развитие в 1860-х годах, когда вопрос о гетерогенезе и абиогенезе был в общих чертах решен в сторону принципа Реди для огромного большинства натуралистов.
Я вернусь позже к выяснению того нового, что внесено этим великим обобщением в наши представления о вечности жизни, но здесь необходимо отметить, что в связи с зарождением учения о клетке стал ярко вновь вопрос о правильности господствующего представления о гетерогенезе для низших, микроскопических организмов. В 1837 г. Шванн (1810 — 1882), один из создателей учения о клетке, опубликовал свои ясные и неопровержимые опыты над самопроизвольным зарождением, которые точно устанавливали теснейшую связь явлений гниения с жизнедеятельностью микроскопических организмов. Еще раньше Шванна с новыми опытами, опровергающими самопроизвольное зарождение, углубляющими и подтверждающими опыты Спалланцани и Тереховского, выступил точный химик, занимавшийся аналитической и агрономической химией Ф. Шульце (1815 — 1873). Но незаконченные точные работы Шульце (давалась лишь предварительная о них заметка), так же как и Шванна, не обратили на себя достаточного внимания.
Гораздо большее значение имело в это время другое течение, представителем которого явился не экспериментатор, но наблюдатель — оригинальный, самостоятельно мыслящий натуралист К. Эренберг (1795 — 1876).
Эренберг собрал огромный материал по изучению инфузорий и в целом ряде случаев выяснил условия их развития, доказав для них явления живорождения или образования цист и яиц и сведя таким образом их происхождение на обычные способы происхождения высших животных. Вся его деятельность была проникнута идеей обычного происхождения инфузорий и того, что они являются «совершенными животными», т. е. организмами, такими же, как и другие нам известные организмы. В этом отношении Эренберг нередко ошибался, но основная его идея был верна, а главное, им был собран огромный материал, указавший на то, что во всех тех случаях, когда начинали изучать какой-нибудь микроскопический организм, находили для него не generatio aequivoca, а обычный способ происхождения. Не только Эренберг высказывал такие мысли, но он наиболее ярко провозгласил этот принцип и обратил на него общее внимание.
За Эренбергом последовал — или одновременно независимо от него работал — ряд ботаников и зоологов, и постепенно, по мере того, как выяснялась сложность Мира микроскопических организмов, выяснялся и для них обычный биогенез. Самопроизвольное зарождение в различных его формах все более и более отодвигалось на пограничные области, где начиналось наше незнание,
Эренберг открыл споры грибов и плесеней и этим путем изъял в сознании натуралистов эту широко распространенную группу организмов из области гетерогенеза. Точно так же он доказывает происхождение всех инфузорий из яиц.
В конце концов к середине XIX столетия благодаря всем этим работам создается новое настроение среди натуралистов, чрезвычайно неблагоприятное для гетерогенеза и абиогенеза. Принцип Реди начинает вновь охватывать научную мысль.
Во второй половине XIX в., в 1860-х годах, между двумя крупными и известными натуралистами Пастером и Ф. А. Пуше (1800 — 1872) произошел знаменитый научный спор, оказавший огромное влияние на всю мысль в этой области, как их современников, так и последующих натуралистов. Его влияние чувствуется еще до сих пор.
Этот спор был бессознательно подготовлен всей предыдущей историей индуктивной научной работы. Он связан был с двумя представлениями об окружающей природе — с одной стороны, о происходящем в ней всюду самопроизвольном зарождении организмов, с другой — о проникновении ее всюду не видимыми простым глазом микроскопически мелкими живыми организмами и их спорами, цистами, зародышами. По мере того, как терялась вера в самопроизвольное зарождение, расширялось представление о всеобщей рассеянности организованных элементов жизни. Это последнее представление казалось многим глубоким мыслителям (Шопенгауэр, 1844 — 1859) еще более парадоксальным, чем само самопроизвольное зарождение. Указания Шопенгауэра являются историческими документами допастеровского времени. Уже в это время мысль явно шла в сторону, которая, как мы видели, имела глубокие корни в прошлом и которая противоречила тому, что казалось господствующим.
Несомненно, конструкция Мира, вытекавшая из идей Спалланцани, которую в новой форме ввел Пастер и к которой мы теперь привыкли, должна казаться более сложной философам, конструировавшим Мир более рационалистического характера. Более того, это победившее в 1860-х годах представление в своем значении для научного мировоззрения осознается во всей полноте только при выяснении жизни как живой материи биосферы.
Однако представления о возможности новообразований живых организмов живы в науке до сих пор и их неосуществимость неясна для большинства натуралистов; необходимо остановиться на их анализе, раз мы кладем в основу всего дальнейшего рассуждения резко противоположное представление о непереходимой границе между живым и мертвым. Конечно, я буду всюду касаться этих явлений только постольку, поскольку это необходимо с геохимической точки зрения. Мы здесь далеко не находимся в привычной нам области точно наблюденных фактов. Напротив того, факты здесь отсутствуют; мы находимся в области гипотез и предположений научно-философского характера и нашей задачей является: проверить, насколько они не противоречат фактам,
Это представление корнями своими уходит в глубь мифотворчества.
С морем связываются представления о божествах Средиземноморья, связанных с созданием жизни, божествах любви — Астарте и Афродите, вышедшей из пены морской. В древнем мифе Греции море мыслится как рождающая утроба жизни. Корни этих воззрений ищут в еще более древней, критской — миносской культуре. В другой стране древнейшей культуры — в Египте — начало жизни искалось в продукте воды, в нагретом иле Нила. Отсюда возникло представление о зарождении жизни в иле морского дна, в море. Это представление было широко распространено даже в конце XVIII столетия, в начале XIX в. В фантастических образах его выражал в начале XVIII в., в книге, опубликованной в 1749 г., де Малье; ярко выразил в конце века в Temple of Nature поэт-натуралист Э. Дарвин.
В конце XVIII столетия и на пороге нового натуралисты натурфилософы придерживались тех же взглядов. Ламарк принимал зарождение жизни в море или в очень влажных местах суши. Окен рассматривал море как колыбель жизни, придавал ему значение той среды, в которой все время зарождается жизнь. Идеи этого рода охватывали широкие круги натуралистов и живы до сих пор, хотя ясно, что они не основаны на фактах. Они генетически связаны со старинными спекуляциями, и к ним лишь подыскивают факты.
В 1860-х годах, когда идеи о зарождении жизни в море были еще совершенно свежи и глубоко проникали натуралистов, среди продуктов, принесенных драгами из морских глубин, наблюдался слой бесформенного органического вещества, которое было признано такими крупными и различными по характеру работы биологами, как Гексли и Геккель, за первичный организм Bathybius [3]*. Казалось, старое натурфилософское мечтание о зарождении первичной материи на дне Океана, переполненного жизнью и создающего ее, получало подтверждение. Дальнейшие наблюдения, однако, вскоре показали ошибочность этих заключений, так как батибий оказался не организмом, а продуктом, образовавшимся при хранении собранного материала. Он был вычеркнут из списка организмов. Но и помимо этого более тщательное изучение природы мельчайших организмов и химии морского дна не дозволяет прилагать к ним то простое представление, которое рисовалось в это время натуралистами, и когда вскоре Бессельс в северных морях открыл схожий с батибием организм Protobathybins, животная природа которого принимается до сих пор, — это открытие не изменило положения вопроса. И едва ли сейчас кто-нибудь будет возрождать старинные натурфилософские интуиции о зарождении жизни на дне современного океана из мертвой, минеральной материи. Следы этих старинных концепций сохранились только в предположениях о существовании такого зарождения в прошлые геологические эпохи, когда свойства океанов были иные.
Другая концепция — зарождение жизни среди сгущений живого вещества в тропической природе, несмотря на свое широкое распространение, не получила таких ясных форм, как концепция морского гетерогенеза. Нигде не встретились с фактом, который бы заставил считаться реально с этой возможностью, как в случае с протобатибием. Мы имеем здесь только впечатления и переживания натуралистов; так, Стэнли, проходя через девственные влажные леса Центральной Африки в конце 1876 — начале 1877 г., останавливался в изумлении перед обилием в них жизни и чувствовал в них первичную лабораторию Природы. Но эти ожидания не оправдались; точное знание ничем не подтвердило этих впечатлений первых наблюдателей.
Так как до сих пор никому не удалось доказать существование мельчайших простых элементов организма, рассеянных в Природе вне организма, а еще менее простых организованных форм материи, не живой и не мертвой, а какой-то промежуточной, не удалось получить эти организмы и их морфологически изучить, то единственным реальным доказательством их существования было проявление их в окружающей их среде, т. е. в земной коре, — этим путем как раз доказано существование организмов, меньших, чем длина световых волн, и недоступных вооруженному глазу. Но такого доказательства для этих гипотетических тел до сих пор не дано и быть дано, кажется мне, не может. Высказывающие эти догадки биологи предполагают земную кору tabula rasa, для которой возможно придумать всякие процессы. В действительности область возможных в земной коре явлений достаточно точно изучена с химической по крайней мере стороны в минералогии и геохимии, и можно утверждать, что нигде не встречено и следа воздействия на минеральные процессы таких гипотетических созданий человеческого мышления. Если такие первичные зачатки или элементы организмов образуются сейчас в земной коре, они ничем не отражаются в точно наблюдаемых нами геохимических процессах, следовательно, встречаются очень редко и, очевидно, могут быть нами в геохимии оставляемы в стороне. Но можно идти и дальше и утверждать, что едва ли существуют в земной коре химические условия для их создания.
Какие бы свойства ни придавать этим первичным образованиям — так называемым пробиям, геммулам и т. п. — во всяком случае они должны в значительной мере состоять из сложных углеродистых и азотноуглеродистых соединений, которые как таковые должны существовать в земной коре раньше, чем из них образуются гипотетические начатки организмов 38. (Ф. 518, on. 1, д, 49, крымский текст, лл. 36 — 61.)
Гораздо большее значение получило другое объяснение генезиса жизни после того, как Аррениус обратил внимание широких кругов на идею, явившуюся у многих, о заносе жизни из космической среды, о появлении на Земле готовых зародышей. Эти идеи зародились в начале XIX в., когда в науке утвердилось представление о космическом происхождении метеоритов, и уже в 1802 г. фон Маршаль высказывал такое представление для объяснения происхождения окаменелостей.
Среди массы других фантастических предположений натуралистов, которые оставили след в литературе первой четверти XIX в., мы встречаемся уже с предположениями о переносе зародышей жизни вместе с метеоритами из небесных пространств. Такие представления высказывал, например, в 1819 г. мюнхенский натурфилософ Грунтгуйдеи в своей космогонии и еще раньше француз Sales Guyom de Montlivault.
В 1865 г. эти идеи высказал в гораздо более яркой общей и научной форме немецкий врач Г. Э. Рихтер [4]*, связавший их с идеями эволюции и учением о панспермии. По этим теориям жизнь рассеяна в мировом пространстве всюду — теория панспермии — и переносится от одного тела к другому. Можно здесь отличить два разных течения — одно, которого придерживался Рихтер и которое связано с переносом жизни мелких организмов и спор в падениях метеоритов, космической пыли, космозоев. Общее внимание обратили идеи этого рода после того, как к ним независимо от Рихтера подошли У. Томсон (Кельвин) в 1871 г. [5]* и Гельмгольц 18*, около того же времени, защищавший эту гипотезу до конца жизни. В 1872 г. известный ботаник Ф. Кон 19* в публичной лекции обратил внимание па космозои Рихтера. С тех пор идеи эти не сходили с поля научного зрения. Но доказательства их защитников все же не имели большого успеха и вызвали многочисленные возражения разного рода, которые, мне кажется, не являются непреодолимыми [6]*. Одним из важнейших является медленность движения метеоритов, необходимость долгого их нахождения в неприспособленном для жизни небесном пространстве, невозможность сохранения жизни при столкновении небесных тел и т. п. [7] * В связи с этими возражениями Сванте Аррениусом (1859 — 1927) [8]* было принято во внимание давление светового луча и была выдвинута другая гипотеза — о перемещении мельчайших спор организмов вместе с мельчайшей космической пылью под влиянием сильного лучевого давления. По Шварцпгильду, максимальную скорость под этим влиянием приобретают шарообразные тела размерами в 0,16 мкм, совпадающими с размерами организмов. Можно думать, что такие зародыши жизни все время попадали и попадают на Землю и другие планеты вместе с потоками такой космической пыли определенных размеров, которая постоянно попадает на Землю. Через небесные пространства эти пылинки передвигаются под влиянием давления световых лучеиспусканий со скоростью, близкой к скорости света. Этот поток зародышей, идущий из небесных пространств, из разных тел солнечных систем, может происходить извечно и переносить зародыши жизни от одной планеты к другой. Попадая на какое-нибудь планетное тело, они гибнут, если условия существования для них неподходящий, — развиваются, если на это есть возможности. Процесс этот может продолжаться и теперь и быть обыденным явлением.
Несомненно, после работ Аррениуса [9]* эти идеи получили в последнее время большое распространение. Они особенно удобны потому, что совершенно оставляют в стороне вопрос о зарождении жизни на Земле. Жизнь может быть извечной, но новой лишь на Земле, где есть условия для ее продолжения, но не для ее зарождения. Гипотеза Аррениуса заслуживает серьезного внимания и требует прежде всего тщательного изучения явления, лежащего в ее основе, — космической пыли на поверхности нашей планеты. Здесь мы имеем сейчас больше теорий и предположений, чем точных наблюдений. Необходима широкая организация наблюдений над космической пылью, причем должны быть приняты во внимание и выводы из гипотезы Аррениуса. Я не считаю их столь безнадежными, как предполагает сам Аррениус, указывающий, что количество спор может быть незначительно и может не быть замечено в среде космической пыли [10]*. Надо раньше начать систематическое исследование, а тогда оно даст ответ и на это предположение.
Эта гипотеза вызвала ряд возражений, в общем едва ли очень прочных [11]*. С точки зрения геохимии нет серьезных возражений, если предположить, что проникновение космического живого вещества началось раньше геологического времени. Она не изменит в таком случае нашего заключения об извечности жизни в течение геологического времени 39.
Гораздо сильнее, мне кажется, возражения общего биологического характера.
Допуская предположение проникновения микроорганизмов (и то одного определенного размера), Аррениус считает, что от них может путем эволюции развиться все то разнообразие живого вещества, которое мы сейчас наблюдаем у нас на Земле. Мне кажется, что это воззрение противоречит общему принципу эволюции. Мы имеем изменчивость — эволюцию — в течение геологического времени видов и родов живого вещества, но нигде не видим признаков эволюции всего уклада живого вещества. Едва ли мы имеем право из того, что мы знаем, предположить, что все разнообразие организмов, сложное живое вещество могло путем эволюции вырасти из немногих одноклеточных организмов, поселившихся на земной поверхности из космического пространства. Нигде в геологии мы не видим следа эволюции живого вещества как целого. Если этот процесс развития существовал, он должен был происходить в догеологические периоды жизни Земли — только тогда имели эти космические организмы значение в истории нашей планеты как возбудители жизни.
Нельзя не отметить, что научно допустимые возможности далеко не исчерпываются теми решениями вопроса о зарождении жизни, которые были мной указаны на предыдущих страницах. Так, например, мыслимо и возможно допустить, что жизнь может в своем зарождении зависеть не только от высокой активности прежних космических периодов земной коры, но и от свойств космических лучей, с ней связанных в прежнее или настоящее время. Может быть, необходима для ее зарождения определенная комбинация геологических условий и космических излучений определенного характера. Возможно и допущение, что разные группы, разные порядки живой материи, с которыми мы ознакомимся ниже, неодинаковы в своем происхождении, например, что неодинаково по происхождению живое вещество, связанное с лучеиспусканием Солнца, — зеленый мир растений, населяющий поверхность нашей планеты, с одной стороны, и, с другой стороны, проникающий почву, грязи, океан и породы мир микроорганизмов, не связанный со светом и кислородом, строящий силу живого вещества из проявлений химической энергии.
В поэтическом и религиозном творчестве [различных космогонических построениях и пограничных областях мы и сейчас имеем многочисленные другие теории, которые резко отличаются от рассмотренных; некоторые из них могут принять паукообразную форму. Мы не будем на них останавливаться, так как они не влияют на развитие научной мысли и не дают никаких данных для современной научной работы 26*. Но кто сможет сказать, что среди них нет таких, к которым в будущем обратится человеческая мысль, и что в них не найдется научная истина?
Человеческий ум бесконечен в своем разнообразии, и мы напрасно пытались бы заранее ограничить все доступные ему возможности, раз мы не можем проверить их на реальном облике Природы. (Ф. 518, он. 1, д. 49, лл. 68-71.)
С идеей о вечности жизни тесно связано другое представление, которое мало обращало на себя до сих пор внимание в научной работе, хотя оно связано с глубочайшими проблемами жизни.
Это идея о невозможности полного и бесследного уничтожения жизни [7]. (Ф. 518, on. I, д. 49, крымский текст, лл. 72 — 79).
По в науке эта задача не ставилась в ясной форме со времен Бюффона. Лишь в последнее время мы наблюдаем попытки подойти к ее обоснованию, попытки очень осторожные и все еще далекие от научной реальности, например, в некоторых новых космогониях, недавно у Аррениуса, или в работах отдельных ученых, членов Общества исследования психических проблем, например, у Лоджа и т. д.
Обращаясь к реальному наблюдению явлений в Природе, мы видим, что уничтожение жизни без явного ее перехода в новую живую форму представляет редкое явление Природы.
Такое уничтожение происходит с помощью огня во время катастрофических природных явлений, связанных с вулканическими извержениями, при геологических процессах тектонического характера с быстрым отложением осадков и т. п. Но эти явления в Природе не часты, при обычном ходе геологических процессов жизнь не уничтожается: вещество организма немедленно при смерти его переходит в вещество другого организма, не выходит из цикла жизни. Процессы уничтожения жизни, этим путем происходящие, как увидим, далеко не безразличны с геохимической точки зрения и чрезвычайно характерны для геохимической истории живого вещества. Они связаны с временем выхода вещества из биогеохимического круговорота. Но то, что при этом жизнь * исчезает бесследно, есть все же пока лишь гипотеза, не противоречащая, правда, фактам, но стоящая вне научного изучения и научной проверки, ждущая исследования.
В общем, в Природе наблюдается явное стремление организмов — живой материи — удерживать в течение беспрерывного времени то вещество, которое вошло в круг ее воздействия, и едва ли можно сомневаться, что часть, может быть, даже большая, этого вещества не выходила из цикла в течение миллионов лет.
Нельзя, мне кажется, не отметить аналогий из других областей знания, которые заслуживают серьезного внимания для правильного понимания характера проблемы.
Учение об атоме, так ярко охватившее научную мысль XX в., выявило и для атома аналогичное обстоятельство. Уже Ланжевен указал, что атом «не стареет», что он умирает только вследствие обстоятельств, связанных с внутренним случаем. Возможно, что это случай и не внутренний, а внешний, если верны идеи Перрена (1919) о проникающих излучениях изнутри Земли как причины распадения атома40. Важно, что мы и в этом случае, как и в переходе живого в мертвое, имеем дело не с естественной эволюцией, связанной с необходимостью, а с внешней по существу случайностью.
Наконец, весь этот цикл идей находится в связи с третьей областью уже не научных, а космогонических представлений, вырисовывающихся в человеческом сознании, но странным образом тоже не обративших на себя заслуженного внимания.
Среди космогоний долгое время создавались два течения, резко различных. С одной стороны, предполагался процесс изменения Мира во времени: в той или иной форме в космогонических представлениях господствовал эволюционный принцип. С другой — представление о Мире основывалось на неизменности его картины, в целом — вечности. Долго господствовали идеи первого рода. Представления о вечности картины Мира долго не проникали в научное и философское мировоззрения нового времени. Для них характерен в той или иной форме эволюционный принцип. Из новых философских систем XIX — XX столетий мне известна только система Чольбе, стоящая на почве неизменности картины Мира. Философская и научная мысль была охвачена эволюционными представлениями и так или иначе связывалась с представлением, что с течением времени картина Вселенной меняется и различна в разные эпохи.
Однако такое представление отнюдь не является необходимым с точки зрения эволюционных идей, и оно по существу противоречит идее о бесконечности Вселенной. Очень трудно, мне кажется невозможно, представить себе Вселенную, бесконечную в пространстве, которая бы на всем этом бесконечном пространстве проходила закономерно одну и ту же эволюционную стадию.
Логически мы пришли бы здесь к противоречию идее бесконечности. В то же самое время представлять себе ограниченную Вселенную мы не можем.
Но процесс эволюции возможно мыслить происходящим различно в различных частях Вселенной, и в общей картине, ею представляемой, видеть одновременно в ней существующие разные стадии этого процесса. Эволюционный процесс явится в этом случае одним из свойств неизменной в целом Вселенной, всегда в ней проявляющемся, причем общая картина ее, взятая в целом, не будет меняться в течение времени.
С космогониями, связанными с таким представлением о Вселенной, очень хорошо согласуется представление о вечности жизни и об отсутствии зарождения живой материи из мертвой в области явлений, подчиненных второму закону термодинамики.
Среди космогонических представлений последнего времени мы видим несколько систем, связанных с такой идеей о неизменности во времени картины Вселенной. Одной из таких систем является система Аррениуса. В круг явлений, охватываемых такими космогониями, входят и представления современной геохимии, основанные на вечности жизни, по крайней мере в течение времени, охватываемого химическими процессами.
[1]* Первое издание Systema Naturae... осуществлено в 1735 г. Последнее, 10-е, линнеевское — в 1758 г. Немецкая переработка Гмелина вышла в конце XVIII в. Попытки идти дальше по этому пути, повторявшиеся в немецкой литературе в первой половине XIX в., никогда не приобрели того значения, какое имела работа Линнея. То же надо сказать и об английских последователях Линнея. Переработка Меррея вышла в начале XIX в., точно так же и русская — В. Севергина (Начальные основания естественной истории, ч. I. СПб., 1794. — Ред.).
[2]* В 1788 — 1789 гг. переиздана de Lacepede в немецкой обработке. Русская обработка с дополнениями Севергина — в XIX столетии.
[3]1 Считали, что батибий является предшественником Protozoa. — Ред. В. И. Вернадский 129
[4]* О Рихтере смотрите: Арреницс С. Образование миров. М., 1909, с. 166 — 167.
[5]* О У. Томсоне смотрите: Аррениус С. Образование миров. М., 1909, с. 167.
[6]* Таковы, например, возражения о нагревании метеоритов. Уже Гельмгольц (Helmholtz Н. Vortrage und Reden. Bd II. Braunschweig, 1908) ответил на это, что в трещинах споры и организмы могут сохраниться, точно так же они могут уйти из метеорита при распылении в верхних слоях атмосферы Земли до его накаливания. Эти возражения повторяются, смотрите, например: Macallum A. Transactions of the Canadian Institute, 1910, v. Ill, N 1, p. 427. 2i* q неприспособленности для жизни небесного пространства смотрите Err era.
[7] Ср. Аррениус С. Образование миров. М., 1909, с. 168.
[8]* Аррениус С. Образование миров. М., 1909, с. 162.
[9] 23* Arrenius. Das Werden den Welten. Leipzig, 1907
[10]* Аррениус С. Образование миров, М., 1909, с. 177.
[11] встречается жизнь? Есть еще возражения более логического, я бы сказал скорее философского, чем научного характера. (Смотрите примечание на с. 164. — Ред.) Ферворн (Verworn Max. Allgemeine Physiologie — ein Grundriss der Lehre von Leben. Jena, 1909) считает, что в такой форме вопрос может ставиться для всякого минерала. Это верно, но если такой процесс идет, мы будем считаться с ним для всякого минерала,
* Такова, например, гипотеза Сголли Прюдома о потенциале жизни (Prudhomme Sully. Que sais je? Examen de conscence, Sur Forigine de la vie terrestre. Paris, 1896, p. 262). Ср. с фантазиями H. Морозова. Среди оккультистов есть теории, тоже признававшие возможной жизнь в расплавленной планете и постепенный переход ее в обычную жизнь. Это допустимо, очевидно, и с точки зрения всех гилозоистических представлений о Мире, например в такой натурфилософии, как натурфилософия В Н. Карпова (Основные черты органического понимания природы. М., 1913).
