Общий очерк каланов. Преобладающую роль в жизни калана играет водная стихия.
Действительно, все основные проявления его жизнедеятельности приурочены к воде: в ней он находит себе пищу и тут же на поверхности поедает ее; водой пользуется для перемещений, брачных игр, спаривания и, частично, отдыха. На воде калан чувствует себя увереннее, чем на суше.
Движения калана разнообразны. Передвигаясь в открытом море он чередует обычное для всех зверей плавание на поверхности при помощи конечностей с плаванием под водой, при котором передние лапы его бездействуют, а задние пастообразные, поставлены в горизонтальной плоскости. Вместе с уплощенным хвостом они образуют единый движитель, волнообразные колебания которого в вертикальном направлении в сочетании с соответствующими колебаниями позвоночника (в пояснице) обусловливают быстрое поступательное движение. Под водой зверь плывет обычно не более 100 м, после чего снова выныривает на поверхность. Время от времени он принимает несколько боковое положение, приподнимая переднюю часть туловища над водой и осматриваясь по сторонам.
При сильном встречном ветре, разбивающем гребни волн, калан предпочитает подводное плавание, регулярно прерываемое, конечно, для возобновления запаса воздуха. С нырянием па месте сопряжены поиски пищи. Продолжительность ныряния обычно не выходит за пределы минуты и во всяком случае пе превышает 3 минут, но преследуемое животное может оставаться под водой значительно дольше: по Шелдону (Sheldon, 1912) — до 5 минут, а по словам старых алеутов, промышлявших еще каланов стрелами, — до 8 минут. [1]
В спокойной обстановке калан ведет в общем малоподвижный образ жизни и в таком случае удовлетворяет потребность в мускульной работе, резвясь на воде. В это время можно наблюдать, как животное, свернувшись в кольцо и как будто держась передними лапами за свой хвост, подолгу вертится в вертикальной плоскости. Также часто калан вращается вокруг продольной оси своего тела — винтом. Временами, выставившись по грудь из воды, on с силой ударяет передними лапами, поднимая фонтан брызг.
Своеобразна поза спокойно лежащего на воде калана.
Распластавшись па спине, брюхом кверху, зверь подолгу покачивается на волнах, подобно поплавку. Иногда он при этом поднимает задние лапы вверх, ставя их перпендикулярно к оси тела. Лежа на воде брюхом кверху, калан обычно поедает корм, в этом же положении самка держит на груди своего детеныша.
Прослойка воздуха в пышном наряде калана обеспечивает ему исключительную плавучесть. На поверхности воды он держится сравнительно высоко, как пробковый поплавок, что же касается детенышей, то они совсем не могут преодолеть сопротивление воды и. оставленные матерью на воде, тщетно пытаются нырнуть в случае тревоги.
Коренным образом изменяется впечатление, производимое, каланом, когда он выбирается из воды на сушу. В таком случае кажется временами, что видишь перед собой больного зверя, разбитого параличом. Длинное туловище тяжело изгибается, волочась по земле, едва поддерживаемое ногами; все движения медленны и, видимо, требуют больших усилий. Сравнительно редко и главным образом при внезапном приближении опасности калан передвигается по суше иным способом. Спина его выгибается дугой, задние конечности приближаются к передним, и животное довольно быстро, слегка переваливаясь, идет пли бежит, иногда делает даже неуклюжие скачки. Но передвижение таким способом скоро его утомляет.
Существует мнение, что одниночные каланы, выходящие на берег, — старые пли больные особи. Это не всегда так. Одиночные звери, отбившиеся от стада, выходят на отдых в самых различных местах, не только па камни-островки, но и на берега крупных островов и на материковый берег, причем, как отмечают старые промышленники, своим поведением они ничуть не отличаются от вполне здоровых зверей. Правда, повадки каланов под влиянием разных причин могу резко изменяться, о чем будет сказано дальше. В общем же каланы отдают предпочтение труднодоступным камням-островкам, на которых чувствуют себя в большей безопасности, чем на берегу. При сильном волнении на море или старому калану бывает трудно выбраться на такой камень и он выходит на сушу в необычных для него местах, вплоть до песчаных пляжей (лайд). Такого зверя всегда легко отличить от здорового.
В пасмурную погоду, в дождь или снегопад, находясь на суше, какая лежит либо на животе, либо свернувшись калачиком, на боку. В солнечный день он предпочитает отдыхать развалившись на спине.
На камнях-островках самки обычно рождают детенышей. Особенно охотно для отдыха в отлив избираются «тайники», обнажающиеся вершины которых покрыты плотным слоем водорослей. На них калан лежит, как на перине.
Для ночлега на берегу зимой калан выбирает удобное, защищенное от ветра место на расстоянии до 10 м от воды. Это обычно — выемка за камнем. Если береговой склон покрыт снегом, то утром па месте лежки остается характерный след — утоптанная удлиненная площадка с входным и выходным желобами, образующими дугу, раструб которой упирается в воду. По краям входного желоба бываю» хорошо заметны отпечатки задних лап калана. При спуске с лежки он, подобно речной выдре, скользит на брюхе, не оставляя отпечатков лап. Место ночлега бывает отделено кучками экскрементов.
Летом группы каланов проводят иногда всю ночь в зарослях морской капусты — аларии (фот. 2, 0). Намечено что подныривая под перепутанные слоевища водорослей и барахтаясь в них, калан инстинктивно как бы привязывает себя, страхуя от сносе течением во время сна. У калифорнийских берегов наблюдалось, как звери фиксировали свое положение, уцепившись за водоросль Nereocistis (Fisher, 1999). Таким образом, водоросли служат как бы якорями, удерживающими животных на месте.
Как уже указывалось, до последнего времени считалось, что из органов чувств у каланов наибольшего развития достигает орган обоняния, в связи с чем оценка тонкости чутья зверя доходила до крайних преувеличений. Между тем объективные наблюдения за животными, в том числе содержимыми в неволе, с полной очевидностью показали неосновательность такого взгляда. Реакции каланов на воспринимаемые запахи также оказались далеко не отвечающими тем представлениям, которые долго держались среди местного населения. Наблюдения в природе показали, что каланы легко привыкают к новым запахам" и не реагируют на них, если они не вызывают условных связей, переходящих в оборонительный рефлекс. Так, дым, запаха поселка, керосина и даже человека не производят отпугивающего действия на каланов, не подвергавшихся длительное-время преследованию.
В условиях содержания в неволе, когда зверя окружает масса новых запахов, создается впечатление, что обоняние у него развито относительно слабо и во всяком случае во подтверждает наличия какого-то сверх чутья. Рыбу, к которой калан обычно не остается равнодушным, он замечает только тогда, когда ее подносят на очень близкое расстояние (почти к самой морде).
Если рыба прикрыта кучей морских ежей, то калан спокойно принимается за них и набрасывается на рыбу, только наткнувшись на нее носом.
Не отличается тонкостью и слух калана. В первых опытах содержания каланов в неволе на шум они реагировали по-раз- ному. Негромкие незнакомые звуки — голоса людей, стук молотка — в большинстве случаев не производили на них особого впечатления, вызывая скорее любопытство, чем тревогу. Звери поворачивали голову из стороны в сторону, прислушивались, зачастую приближались к смотровым окнам или к двери, видимо, не различая, откуда неходят звуки. Напротив, хорошо знакомый звук — плеск воды, хотя бы и очень тихий — вызывал с их стороны мгновенную реакцию настороженности. Когда во время чистки бассейна в вольере создалась сутолока, сопровождаемая громким шумом, один из каланов притворился мертвым. Опрокинувшись на спину на кучу камней в углу вольеры и свесив голову, он пролежал в таком положении без движения около 25 мни. и обнаружил признаки жизни лишь после ухода людей, когда снова водворилась тишина. В последнее время отмечено довольно безразличное отношение каланов о. Медного к громкому гулу вертолетов.
Любопытно воздействие музыки на каланов. Некоторые определенные мотивы (преимущественно джазовые) вызывают в их поведении резкую реакцию: лежащие на суше животные бросаются в воду и кувыркаются или вращаются в пей до .тех пор. пока не смолкнут звуки.
Что касается зрения, то оно всеми, наблюдавшими зверя, признается слабым. У алфигов существует поговорка: «Бобр глазам не верит». Однако различает предметы калан не хуже многих других зверей. Об этом говорят хотя бы реакции подопытных животных на появление незнакомого человека пли сменившего одежду знакомого.
Зато осязание с помощью вибрисс достигает у калан а высокого совершенства. С поразительной быстротой находит он в полной темноте брошенного в бассейн маленького морского ежа или моллюска.
Голос калана очень трудно поддается буквенному обозначению, и попытки осуществить это (Pusher, 1939) не могут считаться удачными. В общем можно сказать, что набор звуковых сигналов, используемых каланом, очень ограничен. Это преимущественно резкий призывный крик или (у молодого животного) писк. При вольерном содержании отмечались еще крики, издаваемые зверем при голоде или при половом возбуждении Застигнутый людьми на берегу или только что пойманный калан иногда шипит пли тихо рычит. По свидетельству Стеллера, самки, у которых отбирали детеныша, издавали звуки, напоминающие плач или стон.
В описаниях поведения калана часто допускаются антропоморфизмы, Причина этого кроется во внешнем сходстве некоторых действий калана с человеческими. Чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать над самкой, пестующей детеныша у себя на груди, растирающей его шкурку, плещущей на него водой, чтобы смыть приставшие частицы пищи. Если детеныш противится действиям матери, она иногда применяет насилие, толкает его снизу носом, чтобы заставить вылезти на камень-островок, или тащит, схватив зубами за загривок (фот. 31). Один рам пришлось видеть, как мать угомонила не в меру развозившегося у нее на груди детеныша несколькими увесистыми шлепками передней лапой.
Калан, совершающий свой туалет лежа на камне или на обнажившихся в отлив водорослях, тоже поражает своеобразием действий. Обхватив передним» лапами заднюю, он долго растирает ее. то же делает с другой задней лапой, массирует грудь и живот, почесывает, закинув одну из передних лап за голову, свой затылок, расправляет усы и часто зевает.
Характерна поза, принимаемая каланом во время летнего сна на суше. Лежа на спине, он прикрывает глаза передними лапами; лежа на боку, он подкладывает лапы под щеку.
Все. кому приходилось подолгу наблюдать каланов, поражаются их миролюбием. Драки между ними представляют редкое явление. Лежащие плотной группой па камне-островке каланы не обнаруживают никаких признаков неудовольствия, когда их толкает вновь прибывший зверь. С. В. Мараков (1963) приводит случай, когда к лежащим на воде каланам приплыл пх сородич п стал бесцеремонно осматривать одного за другим, поворачивая к себе лапами их головы. Один из обследуемых каланов даже не фыркнул при этой необычной процедуре.
Кеньон (Кеиуоп, 1963) неоднократно наблюдал, как молодые каланы забавлялись тем. что. подобравшись к спящим на водорослях взрослым животным, внезапно выпрыгивали из воды и обрушивались передними лапами им на грудь или живот. Длившаяся 5 — 10 минут игра эта не вызывала со стороны взрослых животных никаких иных реакций, кроме медленного отступления. Сходные черты поведения каланов отмечает и Лимбо (Lim- baugh, 1961).
Развит у каланов н инстинкт взаимопомощи. Во времена промысла отмечались случаи, когда здоровое животное пыталось, рискуя собой, утащить раненого своего сородича. Нечто подобное наблюдалось и в вольере у Т. А. Мальковича (1955), когда один из подопытных каланов, испугавшись, стал тащить другого в воду.
В противоположность котикам самки каланов не только не отгоняют от себя чужих детенышей, но при случае легко принимают на себя и кормление их и воспитание. Это наблюдалось в природе С. В. Мараковым и при вольерном содержании Т. А. Мальковнчем.
При недостатке кормов в условиях вольерного содержания взрослые животные иногда отбирают пищу у молодых, но драк при этом не бывает. Изредка лишь животные огрызаются друг на друга.
Чрезвычайная уживчивость каланов между собой может быть в значительной степени объяснена непроизвольным стремлением всячески избегать всего того, что может нарушить целостность структуры и нормальное функционирование их волосяного покрова, а в итоге теплоизоляцию. Жизненная необходимость в этом, по-видимому, побуждает зверя подщпу с крайней тщательностью заниматься своим туалетом. [2] То, что здоровый калан в нормальных условиях никогда не ест па суше (фот. 12, 13), а после кормежки в море обязательно вертится в воде впитом (фот. 19), смывая остатки пищи и слизь с груди и брюха, связано именно с необходимостью сохранять чистоту и ненарушенную структуру шерстного покрова. С этим же связана нетерпимость каланов к загрязнению нефтепродуктами.
Сильно выражен у каланов материнский инстинкт. В мае 1936 г. ловцами на тайнике о. Медного была покрыта сачком самка с молодым. Самке удалось выскользнут, но она тотчас же возвратилась за детенышем, схватила его и была поймана в это время (Мальковпч, 1958). Когда детеныш, отбившись от матери, начинает издавать призывный резкий писк, мать сейчас же отзывается на него. Кеньон (Кепуоп, 1959) наблюдал случай, когда самка с пронзительным криком следовала за лодкой, на которой ловцы увозили ее детеныша.
Как сообщает тот же автор, при содержании в неволе отъем детеныша у самки вызывает с ее стороны болезненную реакцию. Она кричит, пытается схватить малыша. Такого рода примеры вполне подтверждают характеристику, данную самкам каланов еще С. Крашенинниковым (1786): «Самки весьма горячи к детям; когда промышленники в байдарках за ними гонятся, то они не покидают детей своих до кранной опасности». В обычной обстановке мать оставляет детеныша только тогда, когда ныряет за пищей. В это время детеныш лежит на поверхности воды или на камне.
Детеныш остается при матери иногда очень долго, около года. Носить подросшего молодого зверя на груди мать уже не может, поэтому оба теперь плавают в вертикальном положении — молодой зверь впереди, а мать за его спиной, придерживая его лапами под мышками.
Каланам от природы свойственна большая доверчивость по отношению к людям. Это отмечал еще Стеллер. Но как только началось беспощадное гонение на зверя, у него быстро выработалась повышенная осторожность и пугливость. «Не было никакой возможности подобраться к ним, — жалуется Свей Ваксель (II камчатская экспедиция, 1940). — Завидя человека, хотя бы в ста саженях, они немедленно бросались в воду». О чрезвычайной дикости каланов говорил также С. Лех (1907). В последнее время, в связи с длительным запуском, эта пугливость снова сменилась доверчивостью. Как в первом опыте приручения калана, в 1932 г., так и во всех последующих животные привыкали к условиям неволи гораздо легче и быстрее, чем большинство других зверей. В первые же дни пленения каланы брали пищу из рук, в дальнейшем узнавали своего «воспитателя», реагировали приближением на свою кличку п проявляли другие признаки приручения (фот. 38, 39). Будучи освобождены из вольеры, они в ряде случаев подолгу не уходили от нее, а если уходили, то регулярно возвращались за кормом (Малькович, 1955; Николаев, 1961).
Калан, выпущенный на о. Монерон (Сахалин) в сентябре 1959 г., долго держался в районе места выпуска, позволял подплывать к себе купающемуся человеку (фот. 40) и сам приближался к подманивавшим его из лодки или с берега людям за кормом (Николаев и Скалкин, 1963). На Мурмане калан не уходил от района расположения вольеры в течение нескольких лет (Барабаш-Никифоров, 1947). На Алеутских островах зверь, проживший в вольере всего 5 дней, очутившись на свободе, некоторое время возвращался за кормом, съедал его и снова уходил (Jones, 1951а). По словам Кепьона (Кепуоп, 1963), каланы, прожившие в неволе недели две или больше, будучи освобождены, выходили из моря во время кормления, поднимались на задние лапы и, протянув передние к человеку, державшему корзину с рыбой, просили нетерпеливыми глазами подачки.
Тот же автор приводит разительный случай, подтверждающий природную доверчивость каланов. В период проведения мечения зверя на о. Амчитка (Алеутская гряда) молодой калан регулярно приплывал к месту расположения кухни лагеря научных работников и подбирал выбрасываемые в воду рыбьи потроха. Через некоторое время он начал подплывать к водной кромке, чтобы получать корм из рук людей, а позднее выходил уже из воды и следовал за ними, т ребуя подачки. Было легким делом схватить зверя и прикрепить к его задней лапе метку. Несмотря на такое грубое обращение, отпущенный калан не отказался от предложенной ему рыбы и, придерживая ее одной лапой, на трех свободных возвратился в море.
По выражению В. Е. Соколова, побывавшего недавно на побережье Калифорнии, каланы там совсем полу домашние; водятся в непосредственной близости от поселков, плавают и кормятся недалеко от людей (личное сообщение).
Говоря о дикости пли доверчивости каланов, следует иметь в виду индивидуальные особенности, свойственные им в этом отношении. В практике вольерного содержания каланов наряду с животными, быстро приручавшимися, приходилось встречать и упорно сопротивлявшихся этому. Так, самка, пойманная в августе 1959 г. у о. Уруп, не только не брала корм из рук, но и вообще ничего не ела в течение первых трех дней. С этого времени и до 10 дней она поедала корм только в отсутствие людей (главным образом ночью). Большую часть дня она проводила в воде, слабо реагировала на кличку, и т. д. (сообщение А. М. Николаева) .
Быстрая гибель части каланов, пойманных у Алеутских островов, объяснялась как результат нервного потрясения (шока). Вместе с тем известен интересный факт исключительной смелости «дикого» калана, проявленный в период существования каланьего промысла: зверь приблизился к рыбаку, вытаскивавшему треску, и как только рыба появилась на поверхности, схватил ее лапами (Littlejon, 1916).
Еще Стеллер заметил, что среди каланов встречаются животные тупые, ленивые, невеселые, сонливые.
Надо полагать, что это были в основном старые или больные особи. Однако и среди здоровых животных одни обращают на себя внимание подвижностью и быстрыми реакциями на внешние воздействия, другие производят впечатление флегматиков, которые подолгу лежат на облюбованном месте, часто зевают и остаются равнодушными к окружающему.
Вполне возможно, что процесс возникновения «доверчивых» и «пугливых» популяций калана укладывается в общие рамки представлений о наследовании поведения (Беляев и Трут. 1964). В роли отбирающего фактора несомненно мог служить промысел, добычей которого в первую очередь становятся животные со слабо выраженными оборонительными реакциями. Можно допустить, что такой отбор в конечном итоге был полезен популяции. Однако в условиях охраняемой популяции калана лучшие условия существуют для «доверчивых», и естественный, бессознательный отбор идет теперь в сторону увеличения в популяции этой группы животных (Мараков, 1964в).
Оценивая высоту интеллектуального развития калана, нельзя отказать ему в смышлености. Как уже указывалось, подопытные животные отличали ухаживающего за ними человека, у них легко вырабатывался условный рефлекс на звуковой сигнал, сочетающийся с кормежкой, н т. д. Получая корм из особого кормового ящика (в опытах Решеткипа), каланы смело забирались в него до тех пор, пока этим не стали пользоваться с целью их поимки для осмотра и взвешивания. После нескольких случаев автоматического захлопывания крышки животные прежде чем залезть в ящик толкали его лапами и, только опробовав, забирались внутрь. Когда для этих же целей каланов начали ловить сеткой, они очень скоро научились избегать неприятной для них процедуры. Животные выходили на берег и забивались в угол, вплотную к стенкам вольеры. Если их вынуждали спуститься в воду, они прибегали к другим приемам — перескакивали через верх сетки или ныряли под нее.
Большой интерес представляет использование калифорнийскими каланами камня в качестве орудия для разбивания морских беспозвоночных (рисунок 21). местные виды которых отличаются крупными размерами и большой прочностью оболочек. Камень весом до 3.5 кг животное кладет себе на грудь и затем, методически ударяя о такую «наковальню» зажатым в передних лапах моллюском или морским ежом, разбивает их и съедает содержимое. Один и тот же камень порой служит много раз; в таком случае в периоды ненадобности зверь держит его у себя под мышкой. Высказывается предположение, что, находясь под водой, калан использует камень и для отделения моллюсков, сидящих на скалах (Fislier, 1939; Murie, 1940а; Limbaugh. 1961; Hall a. Schaller, 1964). Пользование камнем отмечено только у калифорнийских каланов. Однако Ксньон (Кепуоп, 1959) приводит случай, когда алеутский калан, переселенный в Сиэтл-ский зоопарк, также начал применять камень для разбивания моллюсков.
По-видимому, в зачатке описанная выше особенность поведения свойственна всем каланам, но проявляется только у животных калифорнийской популяции, поскольку в других частях ареала пищевые объекты калана вполне поддаются «обработке» без дополнительных сложных манипуляций. Вероятно, в Сиэтле алеутскому калану были предложены в корм местные, близкие к калифорнийским или идентичные им животные с оболочками повышенной прочности, что и вызвало соответствующую реакцию.
Кеньон приводит случай, когда помещенный в вольеру с бассейном калан пытался с помощью камня открыть дверную задвижку и отбивал цемент со стен бассейна. Конечно, этот случай не объясняется стремлением калана освободиться из плена. Скорее можно допустить, что в основе действий калана тут была упомянутая выше способность при помощи камня отделять моллюсков, сидящих на скалах (калан в вольере колотил камнем не только но задвижке, но и по краям бассейна, отбивая цемент).
Лимбо (Limbaugh, 1961) упоминает о случае, когда калан чистил свою шкуру пучком морской травы, что представляет собой еще один вид применения орудия. Оказывается, таким образом, что калан принадлежит к числу редких видов млекопитающих, использующих орудия. Как отмечают некоторые авторы (Hall. 19G5). возможно, это является лишь поведенческой адаптацией калана и не имеет особого значения в эволюции его рассудочной деятельности.
[1] По свидетельству И. Вениаминова (1840), во время групповой охоты с байдарок раненный первой стрелой калан, нырнув, мог держаться под водой до 20 тонн. При новых ранениях указанный срок быстро сокращался.
[2] Длительное вычесывание своих волос каланами Фишер (Fisher. 1939) связывает со стремлением зверя освободиться от эктопаразитов, однако таковых у каланов практически нет, и дело, конечно, не в этом.