Теоретических воззрениях Петра Палласа.
Однако впоследствии в теоретических воззрениях Палласа произошел, к сожалению, поворот, причем Паллас отошел от своих эволюционных воззрений. Вехой, отмечающей этот поворот, является его шестилетнее путешествие.
Из путешествия Паллас вернулся во многих отношениях другим человеком. По словом Кювье, он казался совсем седым. [1] Это был уже не начинающий, хотя и много обещающий ученый: имя его было всемирно известно. Но, конечно, не только внешность и общественное положение Палласа изменились, — изменились и его взгляды. Кювье очень многозначительно говорит о потере им интереса к философской сфере естествознания: «Хотя он был чрезвычайно энергичен, — пишет Кювье, — и физическое утомление, по-видимому, не оказало влияния на его умственную работу, но все же нельзя сомневаться, что он принес бы науке больше пользы своим умом, чем своими путешествиями». [2]
Эти замечания осторожный Кювье сделал, конечно, недаром. Паллас открыл так много не известных в науке фактов, над ним тяготел такой огромный груз собранных им материалов, что целой жизни не хватило, чтобы только изложить их и обработать. И действительно, основные флористические и фаунистические работы Палласа остались, как мы видели, незаконченными. Путешествие чрезвычайно расширило и — я бы сказал — разбросало круг его интересов. До путешествия Паллас был только зоологом, после путешествия он стал ботаником, географом, этнографом и в каждой из этих областей оставил заметный след. Имел ли он возможность при этих условиях уделить достаточно внимания развитию идей теоретической биологии, несмотря на то, что собранные им за время экспедиции факты (хотя бы из области биогеографии), несомненно, могли бы дать богатый материал для обоснования эволюционной идеи?
К тому же не надо забывать, — и это весьма существенно, — что эволюционные взгляды считались в ту эпоху одиозными. Припомним, что когда русские академики, по приказу Екатерины II, переводили на русский язык произведения Бюффона и дошли до таких сочинений, как «De la degeneration des animaux», где излагаются очень умеренные эволюционные воззрения, то остановились в недоумении, как им быть с этими «пылкими умствованиями», кои «никакой, пользы российскому читателю принести не могут», да еще к тому же «совсем не согласуют с преданиями священного писания и без позволения святейшего правительствующего синода никак изданы быть не могут».
Эти выражения взяты мною из особой коллективной записки русских академиков, переводивших Бюффона, в которой они запрашивали, как им следует поступить с этим переводом в дальнейшем. [3]
Надо также принять во внимание, что Паллас после своего возвращения из путешествия занял гораздо более высокое служебное положение, чем раньше.
Он теперь вращался при дворе и далеко отошел от своих товарищей по Академии. [4] Если бы даже Паллас и остался верен идее исторического развития в природе, то, располагая огромным запасом научного материала, в ценности которого он не сомневался, он едва ли. стал бы заниматься такой сомнительной и неверной областью науки.
Но все это, конечно, лишь более или менее удачные предположения, — достоверно лишь одно: вернувшись из путешествия, Паллас оставил в стороне те смелые воззрения на происхождение видов, которые он высказывал ранее, вступил на испытанный путь ортодоксии и даже самого Линнея стал упрекать в отступлении от теории божественного творения.
Прежде всего, это выразилось в небольшой статье о безногой ящерице под заглавием: «Lacerta apoda», помещенной в ученом журнале Академии в 1774 г. [5]
Описанию открытого им желтопузика Паллас предпосылает небольшое рассуждение общего характера. По его словам, глаз наблюдателя открывает всюду в природе чудеснейшее зрелище естественного сродства (affinitates naturales), существующего между отдельными видами, родами и даже высшими систематическими единицами: «Природа в точности показала нам эту гармонию, — пишет Паллас, —вызывающую при размышлении и сравнении восхищение души, показала красоту всего сотворенного на земном шаре, разлитую повсюду на радость наших чувств». [6]
Как же объясняется это сродство между видами, родами и т. д., на основании которых наука группирует их в систему?
Паллас приводит мнение Линнея и его учеников, что эти сходства между «родственными» видами объясняются их действительным родством: «Вначале, — так передает Паллас мнение Линнея, — было создано столько животных и растений, сколько существует естественных порядков (ordines naturales) или высших родов, а затем, посредством скрещивания между ними (quorum adulteris) в эпоху младенчества земного шара, постепенно произошли близкие и родственные виды, которые нам теперь кажутся постоянными (perpetuae)».
Эту гибридогенную теорию происхождения видов Линней действительно выдвинул в 60-х годах XVIII в., отступив от своего общеизвестного взгляда, что виды совершенно неподвижны и их имеется столько, сколько вышло из рук создателя.
На строго креационистской точке зрения Линней стоял в то время, когда выпускал первые издания «Systema Naturae» и написал свою «Philosophia botanica» (1751), т. е. в 40-х и 50-х годах. Но к концу жизни, примерно с начала 60-х годов XVIII в., устами своих учеников и в своих личных высказываниях Линней стал допускать трансмутацию, хотя и в очень ограниченных пределах. [7]
Паллас решительно возражает против гибридогенной теории Линнея: «Если в природе действительно когда-либо имело место увеличение числа видов путем скрещивания и гибридизации, — пишет он, — то я не вижу никаких оснований, почему, начиная с древнейших времен, от которых остались письменные памятники, образование новых видов совершенно прекратилось: казалось бы, наоборот, оно должно бы встречаться чаще, вплоть даже до наших дней, благодаря возрастанию числа видов, происшедших от различных смешений, и их большей близости и сходства между собой, так что происходило бы и ныне повсеместное возникновение новых видов, которые оставались бы самостоятельными и умножали бы родословное древо.
Далее, если в наше время скрещивание даже близких животных, и в особенности гибридов, встречает препятствия для превращения их в новые виды, то в прежние времена не было ли еще больших препятствий для подобных скрещиваний, так как отсутствовали промежуточные виды, и немногие постоянные виды, расположенные на обширном пространстве природы и несходные между собой, имели взаимное отвращение. Мне скорее кажется, - продолжает Паллас, - и это подтверждается различными наблюдениями, что большинство видов, которые сходны между собой, тем более оберегаются от скрещивания, взаимным антагонизмом... Опыт учит нас, что гибриды постепенно возвращаются к исходным родительским формам и при скрещивании с первоначальным стволом совершенно исчезают».
Таким образом, объяснение Линнея Паллас решительно отвергает и предпочитает вернуться к креационистской легенде: «Я скорее склоняюсь к мнению тех, — пишет он, — которые думают, что число видов начала было учреждено такое, какое и ныне существует, и природа воспроизвела их целомудренно [sic!], причем их связь была предусмотрена творческим планом, дабы тем гармоничнее была красота целого, которой мы удивляемся в формах и украшениях как видов, так и отдельных особей». [8] Таким образом, Паллас отошел от своей прежней позиции в этом вопросе или, быть может, замаскировал ее ходовой креационистской терминологией.
Несколько лет спустя Паллас еще раз высказался по этому вопросу в более исчерпывающей и [9] ясной форме и перед более широкой аудиторией. Случай к этому представился в 1780 г., когда Паллас выступил с речью на публичном заседании Академии Наук в присутствии ряда высших сановников. Темой речи он выбрал изменчивость у животных.
На этом знаменитом «Мемуаре» Палласа, на который не раз ссылается Дарвин [10] и которым всецело руководствовался И. И. Мечников, характеризуя взгляды Палласа, [11] необходимо остановиться подробнее. Изложение распадается на две более или менее самостоятельные части. В первой половине «Мемуара» Паллас разбирает вопрос о возможности происхождения видов друг от друга путем последовательных изменений. Он критикует с этой точки зрения взгляды Линнея и Бюффона и приходит, в конце концов, к отрицанию такой возможности.
При рассмотрении относящихся сюда вопросов Паллас должен был, разумеется, коснуться, изменчивости организмов в прирученном состоянии.
Он очень расширил при этом вопрос о происхождении домашних животных, а так как их большинство — гибридогенного происхождения, то Паллас вплотную занялся проблемой гибридизации, посвятив этому вопросу всю вторую половину своего «Мемуара». Получилась как бы самостоятельная работа, однако, тесно связанная с первой частью общностью идеи.
Если первая половина «Мемуара» имеет тенденцию окончательно отгородиться от трансформизма, то вторая является гораздо более ценной. Здесь Паллас высказывает удивительную глубину и проницательность, вытекающую из его огромного личного опыта.
Конец «Мемуара», который должен был содержать обзор изменений, появляющихся у животных и в диком и в одомашненном состоянии, остался не написанным, — о чем следует весьма пожалеть, — но и того, что Паллас успел высказать, совершенно достаточно для уяснения хода его мыслей.
Надо себе ясно представить, что перед сановной аудиторией, собравшейся 19 сентября 1780 г. в академический зал на торжественное заседание, выступил не многообещающий юноша, каким был Паллас при первом своем выступлении в Академии Наук, но 40-летний ученый с мировым именем, знаменитый путешественник, автор капитальных ученых трудов. Со спокойным достоинством он указал на ошибки во взглядах двух величайших натуралистов своего века — Линнея и Бюффона — и разобрал их мнения тоном, в котором ясно чувствовалось, что оратор говорит о равных себе людях.
«Естественная история, — сказал Паллас, — обогнала в наши дни другие науки. В настоящее время приходится выбирать между двумя великими людьми. Один из них, чрезмерно преданный номенклатуре, влюбленный в систему схоластически-искусственную, изучал только внешние формы, пренебрегая анатомией, физиологией, идеей связи всех организованных существ, историей нравов животных; другой — враг этих методов, отвергаемых, как кажется, самой природой, почти не признает порядка, плана, никакой связи в подлунном мире и отрицает, в буквальном смысле слова, сходства, по которым природа, так сказать, сгруппировала свои создания. Он называет ребячеством тот естественнонаучный метод, который по меньшей, мере упражняет глаз и которого беспристрастный натуралист не может отрицать и всегда будет принимать с удовлетворением...
«...Я не собираюсь здесь спорить о недостатках этих двух славных натуралистов. Разум сглаживает их крайности, и мы видим, что. первый из этих великих людей втайне предпочитает своей системе естественный порядок и иногда исправляет первую против собственных правил, в угоду законам природы. С другой стороны, граф Бюффон, отвергнув не только систему Линнея, но и идею естественной системы, кончил тем, что сам начал устанавливать естественные роды и семейства — всюду, где многочисленность видов стала служить помехой успеху его труда [в «Орнитологии»]. И тот и другой, к счастью для естествознания, появились в одном и том же веке, чтобы наука, идя по стопам этих исполинов, продвинулась к совершенству, хотя и разными дорогами.
«Один, со своим систематизирующим умом, ввел порядок и точность в науку и работал всю жизнь с удивительным прилежанием, чтобы умножить наши знания об организмах. Другой, при помощи трудолюбивых исследований Добантона, почти исчерпал естественную историю четвероногих, ввел в область науки философский дух и прелестью своего красноречия заставил общество полюбить науку. Если бы каждый из них не встретил себе противовеса в своем современнике, то, пожалуй, ввел бы в науку воззрения, более трудные для преодоления». [12]
Заметим, что эта блестящая характеристика сделана Палласом еще при жизни Бюффона и через два года после смерти Линнея.
Она указывает на большую научную самостоятельность Палласа, который не следовал за своими старшими современниками, а занимал как бы среднюю. позицию между, ними, стараясь соединить положительные стороны того и другого. Борьба против двух великих авторитетов была для него делом не легким. Он сам указал на это в своей речи, сообщив, что особенно почувствовал это (c'est du moins се, que j'ai senti moi-meme), когда занялся тем вопросом, который избрал темой своей речи, т. е. вопросом об изменчивости животных. «В этом пункте, — сказал Паллас, — оба ученых, в других отношениях столь различные, явно сходятся в своих мнениях.
Мне стоило известного труда сбросить путы (des entraves), наложенные авторитетом двух великих, натуралистов, и лишь сила размышления и сравнения фактов дала мне возможность фиксировать мои взгляды относительно важнейших случаев изменчивости среди организмов, относительно поразительной неустойчивости (l'inconstance remarquable) известных рас домашних животных и относительно своеобразия и устойчивого консерватизма (sur l'originalite et la conservation invariable) того явления, которое мы именуем видом. Эти трудности заставляют меня изложить мои мнения, которые не согласны (qui ne s'accordent pas) с идеями Линнея и Бюффона» (страница 72).
[1] G. Сцvie г. Elog-es historiques, t. II, 1819 — 1827, страница 128.
[3] История Российской Академии, т. II, СПб., 1785, страница 216, 217.
[4] Например, И. А. Эйлер говорил, что у Палласа нет друзей среди академиков, И. И. Лепехин упрекал его во властности. Другие обвиняли его в «увертливости» и скрытности. При столкновении академиков с бестактным директором Домашневым Паллас был почти единственным, который держал сторону директора. Несомненно, придворная обстановка не прошла для Палласа даром.
[5] Novi Commentarii, I XIX, 1774, страница 435. В этой статье описан открытый Палласом в нижнем течении Волги желтопузик, получивший впоследствии его имя (Pseudopus Pallasii).
[6] Там же, страница 435.
[7] Подробно об этом смотрите ниже, страница 94 и сл. Линией дал формулировку, о которой говорит Паллас, в «Genera plantarum» (1763).
[8] Указанная статья, страница 437.
[9] Речь напечатана в: Acta Acad. Sci. Petropol., t. IV, p. II, 1780, страница 69 — 102. Название речи: «Memoire sur la variation des animaux» (В дальнейшем: Memoire...).
[10] Ряд ссылок в сочинении Дарвина «Изменение животных и растений в домашнем состоянии».
[11] И. И. Me ч ников, Избранные биологические произведения, под ред. В. А. Догеля и А. Е. Гайсиновича, Изд. АН СССР, 1950, страница 25 — 28.
[12] Memoire..., страница 70, 71. В дальнейшем в скобках указываются страницы статьи.
