Различные представления о связи живого с мертвым.

«Совпадение между научными представлениями и поэтическими, религиозными, философскими картинами Сущего идет глубже.»

Для современного научного мировоззрения жизнь не есть только создание нашей планеты, она в своей главнейшей части, а может быть, и целиком (недавно, до работ С. Н. Виноградского, мы это утверждали с большей уверенностью), есть столь же явное порождение солнечного луча. Она во всяком случае есть земное и космическое явление. Но теснейшая связь организмов с внеземным миром, главным образом с Солнцем, точно так же, как и связь неразрывная и неуничтожаемая с Землей, проникла в древнейшее обобщение человеческого сознания, в те туманные и нам чуждые, но в сущности великие и глубокие концепции, которые вошли в мысль человека уже в древнейших религиозных мифах и представлениях о значении организмов в мироздании. «Дети Солнца», говорят про них некоторые из этих вдохновений, которые живы и до сих пор в человечестве и которые выражают осознанное живой материей ее действительное положение в земной планете. Теми же словами — «Дети Солнца» — называют их и материалисты XIX в., опирающиеся на научный материал, добытый человечеством многовековой коллективной работой.

Нельзя, однако, не отметить, что есть большое различие между представлением о Космосе и Солнце древних религиозных вдохновений и идеями современного человека. Для нас Солнце и Космос неизмеримо больше Земли, совершенно не сравнимы с ней по своим размерам и по своим процессам. Не то было в геоцентрических представлениях древности. Глубокие прозрения о связи жизни с Солнцем в древних космогонических и религиозных представлениях имели дело с другим солнцем. В это время еще не было резкого деления между земным и мировым. Земля считалась центром Космоса, и Космос не принял тех бесконечных размеров, какие он получил после научных открытий и обобщений XVI — XVIII столетий. Лишь у отдельных немногих мыслителей и проникновенных умов мы имеем некоторое приближение к концепциям, которые сейчас нам так близки и кажутся столь непреложными и ясными.

Мы должны всегда это иметь в виду, когда мы оцениваем представления прежних времен о связи космических явлений с земными. И все же нельзя отрицать, что проникновение в человеческое сознание этих форм представлений, указывающих на связь космического с земным и заключавших в себе зерно истины, отнюдь не было безразличным для быстрого осознания Космоса, когда его действительные размеры и отношение к земному стали ясными. Все эти формы представлений остались, но только получили иное понимание. Произошло то, что на наших глазах произошло в физике или химий при изменении представлений об электричестве или химическом элементе.

Человек, живший ближе к природе, не мог не видеть живительную все созидающую роль Солнца. И если он ставил Землю, а не его в центр мироздания, от него не могла укрыться его творческая — творящая жизнь и живое — роль. И мы видим обоготворение Солнца в древних религиях. А когда создалось новое миропонимание, источник жизни переместился в нашем сознании, и только. Все остальное осталось по старому.

Мы знаем, что энергия Солнца и других космических тел попадает на Землю их лучеиспусканием.

Живая материя улавливает эти лучеиспускания, превращает их в новые формы энергии, строит их силой не только своего вещества, но и ею же изменяет мертвую материю земной коры.

Любопытно, что среди бесконечного множества причудливых и глубоких созданий религиозного сознания, мы имеем и форму религиозной космогонии, отвечающей этому представлению. Более 3300 лет назад Эхнатон (Аменхотеп IV, 1375 — 1358 гг. до н. э.) обожествлял не Солнце, а его жар, его лучеиспускание. Символ бога был диск, ниспосылавший на Землю множество расходящихся лучей. С ним, с этими лучами — лучеиспусканиями — связана жизнь.

Так, древние прозрения и вдохновения великого египетского мыслителя необычайно близко подошли к современным научным представлениям.

Мы найдем многочисленные проявления того же чувства и того же проникновения в природу и у других религиозно настроенных людей на всем протяжении человеческой истории. Одно и то же чувство и понимание повторялось и отражалось в человечестве во всех поколениях. Ярко выразил такие чувства уже христианский мыслитель, неведомый нам творец религиозной мысли Дионисий Ареопагит. Видимое Солнце для него — символ бога. Наши пища, одежда, топливо, все тело являются трансформацией солнечного луча. К нему, как к источнику сил, в любви и радости тянется все живое и чувствующее [1]*.

Эти идеи, охватывающие на протяжении тысячелетий религиозных мыслителей, проникают и наше научное мировоззрение. Они являются выражением своеобразной, но неразрывной связи живого и мертвого.

Логически эти представления могут быть выражены в виде двух аксиоматических положений — с одной стороны, принципа вещественной связи живого и мертвого на Земле, с другой — теснейшей зависимости живого от мертвых космических сил.

Первую аксиому можно формулировать более точно. Организмы берут все химические элементы, строящие их тело, из окружающей среды и возвращают их после смерти или при жизни в ту же среду, где они принимают более или менее быстро прежнюю форму, им свойственную. Непрерывно и постоянно — закономерным образом — эти химические элементы проходят из мертвого вещества в живое, и возвращаются в мертвое. Этот круговорот является одним из проявлений жизни.

Другая указывает на то, что без небесных светил, в частности без Солнца, жизнь на Земле не может существовать.

Еще позже, к концу XIX в., в научное мировоззрение окончательно вошло и представление о живом веществе, как о космическом явлении, связанном не только с одной Землей.

Мир миров, открывшийся перед человеком нового времени, сразу представился ему единым миром — одной Вселенной. Связь жизни на Земле с Солнцем поставила перед ним вопрос о жизни на других планетах, связанных в свою очередь с солнцами, с бесчисленным множеством солнц.

Представление о населенности небесных миров, особенно планет, никогда не исчезало из поля зрения человека. К середине же XVII в. [2]*, в эпоху создания нашей современной науки, эти мысли получили широкое распространение, создали живую литературу. Они стали вопросом дня в образованном обществе Европы. После вышедшей в самом конце XVII столетия, в 1686 г., работы де Фонтенеля [3]*, в XVIII в. этого вопроса так или иначе касались, кажется, все наиболее заметные философы, натуралисты, математики. Кант не раз выдвигал его, Лаплас [4]* касался его в своей знаменитой системе Мира и признавал жизнь планетным явлением. Но жизнь предполагалась не только на планетах. К концу века такой величайший астроном, как старший Гершель, предполагал охваченным жизнью наше Солнце и придавал ему не противоречившее тогда известным фактам подходящее строение [5]*. Когда в 1798 г. Наполеон Бонапарт с плеядой ученых плыл на корабле «Ориент» в свою знаменитую египетскую экспедицию, в числе вопросов, обсуждавшихся во время переезда, был вопрос о том, обитаемы или нет планеты? Докладчиком был Монж.

В ряде разнообразных романов и утопий идея о населенности небесных тел проникала обыденную мысль образованного общества. Романы и утопии этого рода считаются в XVIII в. тысячами во всех литературах — Вольтер, Сирано де Бержерак, Свифт, князь Щербатов и множество других пользовались этой формой для выражения своих чаяний и мнений. Правда, эта идея как-то мало отражалась на философской мысли, ею не выдвигалась. Едва ли из нее были сделаны все те выводы, которые мы должны и можем сделать.

Мне кажется, что причиной этого является то, что это представление мало отражалось на научной работе, было мало осознанной составной частью научного мировоззрения. В самостоятельных философских системах XIX в. оно иногда играло заметную роль, как, например, в системах Фейербаха, Фехнера, фон Гартмана, но и здесь оно подавлялось теми отделами их философской системы, которые имели в своем распоряжении большой материал, переработанный научным творчеством. Чувствовалось, что философская мысль бессильна извлечь из этой идеи большое, скрытое в ней конкретное содержание из-за недостатка научной разработки вопроса о космичности жизни.

Это правильно даже по отношению к такой своеобразной переработке идеи о космичности жизни, какую представляет из себя философия Фехнера, или такие философские спекуляции, которые искали приложений к жизни, как социальные утопии Фурье, принимавшие идею о космичности жизни.

Но к концу XIX столетия, в XX в., мы наблюдаем ясный и заметный сдвиг в этом направлении. Человеческая мысль стала внимательнее прислушиваться к отголоскам идеи о космичности жизни, незаметно начинающей проникать духовную обстановку личности современного человека. Мы видим это в появлении широко охвативших современников космогоний Аррениуса и других, построенных на принципе вечности и всемирности жизни, в проникающем современное человечество неудовлетворении узкими размерами Земли и даже солнечной системы, исканием мировой космической связи. Это неудовлетворение выражается в романах и утопиях, подобно в., во всех литературах, нередко глубоких, иногда поверхностных, но проникнутых чувством всемирности жизни и исканием космического общения, в произведениях К. Фламмариона, Г. Уэллса, К. Лассвица, В. Брюсова и бесчисленного множества других. Оно характерно сказывается в увеличении значения этих идей в некоторых философских исканиях конца — начала XX в. у философов совершенно различной подготовки, например, с одной стороны, у Бергсона [6]*, а с другой — у таких искателей истины, как, например, Н. Ф. Федоров [7]*. В тесной связи с этим настроением стоит, мне кажется, и успех теософского движения XIX — начала XX в. Здесь идея космичности жизни получила такое реальное значение в миросозерцании современного человека, какого она давно не имела.

В XIX столетий — особенно в его второй половине — сознание всемирности жизни ослабло. В первой половине столетия этот вопрос иногда возбуждал спор, занимал ученых, но не было путей убедиться в реальности высказываемых предположений. И среди энергичной научной работы, расцвета естествознания в XIX в., огромного расширения кругозора и научных интересов, для него не оставалось времени.


[1]* Areopagita Dionysius. De divin. nom. IV. 4. M., col. 700, 1, g col. 1593, IV, 10, col. 708. Это сочинение относят к VI в. Оно явно носит следы влияния Прокла и христианских богословов Григория Богослова и Григория Нисского. Смотрите этот текст: И. В. Попов. Идея обожения в древневосточной церкви. — Вопросы философии и психологии, кн. 97. М., 1909, с. 185, 186.

[2]* Flammarion С. La pluralite des mondes habites; etudes ой l'on expose les conditions d'habitabilite des terres celestes discutees au point de vue l'as- tronomie, de la phisiologie et de la philosophie naturelle. Paris, 1866.

[3]* de Fontenelle Bernard de Bovier. Entretiens sur la pluralite des mondes. Paris, 1686. Я пользовался изданием 1826 г. с примечаниями С. де Лаланда. О Фонтенеле смотрите: Flourens P. Journal de Sav. Paris, 1846, p. 274; Maury A. L'Ancienne Academie des Sciences. Paris, 1864, t. 99, p. 43, 154.

[4]* Simon Laplace Pierre. Exposition du systeme du monde, Ch. VI. Paris, 1824.

[5]* Смотрите: Herschel W. Transactions of the Royal Society, 1793, p. 54. Эти идеи высказывались до Гершеля, но тогда, за 10 лет до Гершеля, считались совершенно невероятными.

[6]* Смотрите Bergson Henry. L'evolution creatrice. Paris, 1907, p. 278.

[7]* О H. Ф. Федорове (1828 — 1903) — русском религиозном мыслителе-утописте см .Булгаков С. Два града. Исследования о природе общественных идеалов, т. II. М., 1911, с. 260 — 277; Кожевников В. А. Николай Федорович Федоров. М., 1908.

Поделиться:
Добавить комментарий